«Раз в месяц конверты от него приходили. Что в них? Да, можно сказать, ничего»

28-летний Иван Кулеш — воспитанник детского дома, окончил всего 9 классов школы. В 18 лет был осужден первый раз за кражу. В 2014-м году его обвиняли в ложном доносе и краже.

20 ноября 2015 года Гродненским областным судом Иван Кулеш был признан виновным в убийстве трех продавщиц в Лидском районе, а также в покушении на убийство, краже и разбое. Его приговорили к расстрелу. Свою вину он признал полностью, однако отказался дать показания в суде. Прошение о помиловании на имя президента осужденный не подавал.

Александр, родной брат Ивана Кулеша:

— Мне позвонили из Гродно, сказали: «Приговор привели в исполнение». Потом пришла подтверждающая бумага, за ней уведомление, что у него остались какие-то вещи. Я спросил, как узнать, где он похоронен. Мне ответили: «Не имеем права распространять такую информацию».

— Ездили за вещами?

— Нет, мы их забирать не будем. Зачем они нам?

…Как я себя чувствую? Мне сложно описать. Нет, не плачу. Я не очень хорошо его знал. Да, это мой брат, но мы вместе не росли. Особых отношений у нас не было. Жалко, конечно. Ане, сестре, сложнее, она ему ближе.

В семье у нас пятеро детей — двое от одного отца, трое — от другого. Когда мама умерла, наш папа нас забрал, а его отец забрал только старшую дочку, а Ваня с Аней попали в детдом. Иван самый младший.

Я рос и знал, что у меня есть брат, но где он, что с ним — понятия не имел. Мы встретились в 2011-м, он вышел из тюрьмы, у него не было ни документов, ничего. Там стали искать родственников, вышли на меня. Я забрал его к себе в Лиду, потом его определили на учебу в Барановичи. Он окончил строительные курсы, и наши пути снова разошлись. Мы перезванивались: «Привет» — «Как дела?» — вот и все. Я был в курсе, что он живет с гражданской женой, что у него дочка родилась.

Последний раз мы общались в ноябре 2015-го. В день, когда ему вынесли смертный приговор. Нам тогда разрешили свидание. О чем мы говорили? Обо всем. «Ты это сделал?» «Да, я это сделал». Такой разговор. Он весь задерганный пришел, не знал, что его ведут на свидание, думал — на расстрел.

Нет, я не ездил к нему на свидания. Аня ездила пару раз, говорила: спокоен. А я не мог, не мог в такой обстановке находиться. Я очень впечатлительный человек. Все это время мы переписывались. Где-то раз в месяц конверты от него приходили. Что в них? Да, можно сказать, ничего: «Как дела?», «Какие новости?». Ни чувств, ни страхов он не описывал. Там, наверное, цензура была. Только однажды нам пришло письмо, а в нем ручкой почти целый абзац зарисован. Хотя нет, было еще одно… Ему только вынесли смертный приговор, он его прислал. Там было: «Если я убил человека, то и меня должны убить».

Последнее письмо я получил от него 25 октября, в нем все как обычно. 5 ноября я ему тоже написал. Ждал ответ, а тут две недели прошло, три — в почте ничего. Мысли уже пошли, что расстреляли.

Он совершил страшное, но зачем и с ним поступать так же? Пусть бы жил, отрабатывал, платил родственникам погибших. Ну а толку, что его расстреляли? Был человек, и нет человека…